Читаем без скачивания Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации] - Сергей Кремлев

В авторской интонации Ильфа и Петрова никогда — ни в одном их произведении — не было ни малейшей натужности или ложного пафоса. О самых серьезных вещах они говорили просто и с улыбкой. Чувствуется эта улыбка и в выше приведенных строчках. Но далее интонация становится сдержанней, потому что далее следует краткий, однако очень важный вывод:

Что можно сказать об Америке, которая одновременно ужасает, восхищает, вызывает жалость и дает примеры, достойные подражания, о стране богатой, нищей, талантливой и бездарной.

Мы можем сказать честно, положа руку на сердце: эту страну интересно наблюдать, но жить в ней не хочется.

В главе 46-й своих очерков, названной «Беспокойная жизнь», Ильф и Петров дали верное описание состояния души советского человека за кордоном, сказав так:

…Мы проехали десять тысяч миль.

И в течение всего пути нас не покидала мысль о Советском Союзе.

На громадном расстоянии, отделяющем нас от советской земли, мы представляли ее себе с особенной четкостью. Надо увидеть капиталистический мир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинства социалистического устройства нашей жизни, которые от соприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутся особенно значительными…

Мы все время говорили о Советском Союзе, проводили параллели, делали сравнения. Мы заметили, что советские люди, которых мы часто встречали в Америке, одержимы теми же чувствами. Не было разговора, который в конце концов не свелся бы к упоминанию о Союзе: «А у нас то-то», «А у нас так-то», «Хорошо бы это ввести у нас», «Это у нас делают лучше», «Этого мы еще не умеем», «Это мы уже освоили»…

В Америке порой говорят о своей же стране: «эта страна». Для советского человека такой подход выглядел дико! «Моя страна», «наша страна», «мы» — такими были новое мироощущение и новое ощущение себя в мире. Сами оторванные от Родины, пусть временно и по делу, Ильф и Петров нашли для определения своих чувств точные слова:

Советские люди за границей — не просто путешественники, командированные инженеры или дипломаты. Все это влюбленные, оторванные от предмета своей любви и ежеминутно о нем вспоминающие. Это особенный патриотизм, который не может быть понятен, скажем, американцу…

Но почему патриот-американец не смог бы понять советского патриота? Авторы «Одноэтажной Америки» ответили на этот вопрос просто и убедительно. Вначале они дали отвечающий действительности и ни в чем не устаревший обобщенный психологический портрет жителя Америки:

По всей вероятности, американец — хороший патриот. И если его спросить, он искренне скажет, что любит свою страну, но при этом выяснится, что он не знает и не хочет знать фамилии людей, спроектировавших висячие мосты в Сан-Франциско, не интересуется тем, почему в Америке с каждым годом усиливается засуха, кто и зачем построил Боулдер-дам (знаменитая плотина на реке Колорадо. — С.К.)… Он скажет, что любит свою страну. Но ему глубоко безразличны вопросы сельского хозяйства, так как он не сельский хозяин, промышленности, так как он не промышленник, финансов, так как он не финансист, искусства, так как он не артист, и военные вопросы, так как он не военный…

Можно лишь удивляться тому, как быстро и глубоко два советских писателя (или — один двуединый?) ухватили эту врожденную, принципиальную узость человека западной цивилизации — такую естественную для него и такую неестественную для советских людей! Без иронии и снисходительности, а с вполне объяснимым чувством превосходства самостоятельного человека над человеком несамостоятельным Ильф и Петров сравнивали «среднего американца» с жителем Советской Вселенной и писали о типичном американце так:

Он — трудящийся человек, получает свои тридцать долларов в неделю и плевать хотел на Вашингтон с его законами, на Чикаго с его бандитами и на Нью-Йорк с его Уолл-стритом. От своей страны он просит одного — оставить его в покое и не мешать ему слушать радио и ходить в кино… Нет, он не поймет, что такое патриотизм советского человека, который любит не юридическую родину, дающую только права гражданства, а родину осязаемую, где ему принадлежат земля, заводы, магазины, банки, дредноуты, аэропланы, театры и книги, где он сам политик и хозяин всего.

И эти слова сами по себе хорошо объясняют, почему в считанные годы — с 1929 по 1939-й — новая Россия смогла пробежать дистанцию длиной в век…

Объясняют они и то, почему Россия после катастрофы лета и осени 1941 года смогла к концу того же 1941 года подготовить контрнаступление под Москвой, через год — Сталинградский триумф, еще через полгода создать великий бастион Курской дуги, а к концу 1943 года перейти в почти непрерывное победоносное наступление, организовать в 1944 году десять сталинских ударов, а в 1945 году взять Берлин…

Становится понятным и то, почему за десять лет, считая с 1946 года, когда в некоторых местностях СССР ели крыс, к 1956 году новая Россия восстала из пепла, обеспечила себе хотя и небогатое, но душевное и свободное от голода житье, а при этом создала свой Ракетно-ядерный щит, разработав и ядерное, и термоядерное оружие, и первую межконтинентальную баллистическую ракету.

Через двенадцать лет после изнуряющей и полуразрушившей страну войны мы запустили в космос Первый спутник, а еще через четыре года — Гагарина…

Все это сделал новый, советский патриотизм, свидетелями и участниками становления которого были в числе других граждан Советской Вселенной Ильф и Петров. В конце поездки по Америке они получили предложение совершить двухнедельное «райское и к тому бесплатное путешествие в тропики» — на Ямайку. То есть в один из красивейших уголков на Земле.

Евгений Петров (его настоящая фамилия была Катаев, литературный псевдоним «Петров» он взял, чтобы его не путали с родным старшим братом Валентином Катаевым) 5 января 1936 года писал жене, Валентине Леонтьевне Катаевой, из Америки в Москву:

Двенадцать дней мы сможем отдыхать от беспрерывной двухмесячной езды и работать… И вот колеблемся — ехать или не ехать. Ведь знаем, что все нас будут ругать последними дураками и сами мы себя будем ругать, если не поедем; но вот не можем решить. Ум хочет в тропики, а душа — в Москву, в Нащокинский, кривой и грязный переулок!

Ильф и Петров не поехали в райский уголок. Их манил московский переулок, да — кривой и грязный… Однако не привычка к «родной луже» побуждала их торопиться домой, а стремление, набравшись новых полезных впечатлений, побыстрее помочь Стране Добра сделать этот переулок чистым и выпрямить его…

Ведь в новой Москве тогда не то что переулки, а целые улицы раздвигали — как улицу Горького, бывшую Тверскую.

В той же «Одноэтажной Америке» два гражданина Советской Вселенной — русский Евгений Петров-Катаев и еврей Илья Ильф-Файнзильберг — прекрасно определили атмосферу этой Вселенной:

В основе жизни Советского Союза лежит коммунистическая идея. У нас есть точная цель, к которой страна идет. Вот почему мы, люди, по сравнению с Америкой, покуда среднего достатка, уже сейчас гораздо спокойнее и счастливее, чем она — страна… двадцати пяти миллионов автомобилей, страна полутора миллионов километров идеальных дорог, страна холодной и горячей воды, ванных комнат и сервиса. Лозунг о технике, которая решает все, был дан Сталиным после того, как победила идея…

Все верно!

Вначале должна была победить идея…

Большевикам досталось от старой России очень непростое психологическое состояние общества, которое тогда на 80 % было крестьянским. Русский крестьянин набивал мозоли с утра до ночи, но, обливая потом тело, далеко не каждый крестьянин был склонен и к соответствующим душевным усилиям для того, чтобы осознать себя как члена общества и совместно организоваться к более умной, осмысленной жизни.

Некрасов в ныне полузабытой в России поэме «Кому на Руси жить хорошо» писал, что на одно пьющее село в России приходится одно не пьющее село! Увы, половина была пьющей… Такой же двойственной была массовая психология: в русском народе всегда хватало как коллективистов, так и индивидуалистов, при, увы, преобладании последних.

Эта раздвоенность народной доли давно не давала покоя мыслящим русским людям… Скажем, Александр Николаевич Энгельгардт до тридцати восьми лет был профессором химии Петербургского земледельческого института, а в 1871 году его за народническую пропаганду среди студентов выслали под надзор полиции в собственное имение Батищево Смоленской губернии. Там он создал образцовое хозяйство, но известен стал своей книгой писем «Из деревни».

Энгельгардт знал деревню прекрасно и точно ее описал. Его охотно цитировал Ленин. Ленин считал, что «Энгельгардт вскрывает поразительный индивидуализм мелкого земледельца с полной беспощадностью. Он подробно показывает, что наши «крестьяне в вопросах о собственности самые крайние собственники», что «у крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации»…»